Пэтти Блаунт - Некоторые парни… (ЛП)
Его слова роятся у меня в голове, переплетаясь со словами Грэйс. Я думаю о том, как Линдси позволила моим друзьям себя облапать, насколько мерзко это выглядело. Внезапно в памяти всплывает Эрин Шпехт и ночь, когда я лишился девственности. Та же сцена, та же проклятая сцена. Только в тот раз я охотно принимал участие, а не чувствовал отвращение. Дерьмо! Оттолкнувшись от бампера, иду в закусочную. С меня хватит. Хватит разговоров. Хватит Грэйс. Хватит драмы.
– Йоу! Как дела? – Джереми поднимает руку; я даю ему пять по пути к стойке заказа. Несколько минут спустя уплетаю пару бургеров и всеми силами пытаюсь вытеснить к черту слова Зака из своей головы.
Парни изводят Кайла из-за его стрижки. Ирокез канул в лету. Осталась только плоская полоса по центру. У меня нет настроения дурачиться. Я осматриваю зал. К стенам прикреплено несколько плазменных панелей, звук отключен. Одна транслирует новости. Другая – спортивный канал. Мой телефон вибрирует. Это папа. В течение секунды я всерьез подумываю швырнуть сотовый в один из телевизоров. Что я мог сделать, на сей раз … или, может, не сделать, чтобы рассердить отца?
Еда, которую только что проглотил, мгновенно разлагается, живот сводит. Я стою, но как поднялся – не помню. Зак рядом со мной.
– Йен, остынь. Давай набухаемся, идет?
Да. Да, идет. Остановить все это, заставить исчезнуть. Не могу иметь дело с папой сейчас. Смотрю на друга и благодарно киваю.
Полчаса спустя мы с Заком сидим в его гостиной, откинувшись на спинки кресел с парой бутылок пива в руках. Его родители наверху. Зак уверяет, что все нормально. Какая разница. Отхлебнув пива, вдруг произношу:
– Зак, я должен рассказать папе правду.
Он сидит в кресле в противоположном конце комнаты. Смотрит на меня, затем качает головой.
– Плохая идея, старик.
– Я был под градусом. Вел машину и чуть не сбил кого-то.
– Но не сбил же. Рассказав ему правду только больше проблем себе наживешь.
Я отставляю пиво. Его вкус внезапно становится похожим на кислоту.
– Да ну, Рассел. Сам подумай. Брилл вышвырнет тебя из команды, и можешь помахать ручкой стипендиям. Ты будешь класть плитку со своим отцом, пока он не сыграет в ящик, а потом продолжишь делать то же самое, пока сам не сыграешь в ящик, потому что больше ничего не умеешь. Если такой жизни хочешь, значит, расскажи ему. – Зак пожимает плечами.
Черт. У меня крыша едет. Сгибаюсь пополам и раскачиваюсь.
– Мне повезло, Зак. Я всего лишь снес чей-то почтовый ящик. А что, если бы я сбил того парня, выгуливающего собаку? Или какого-нибудь ребенка на велосипеде?
– Ну и? Слушай, ты не можешь сгубить свое будущее из-за кучки "а если". Ты выпил сколько, пару бутылок пива? Ты не был пьян. Хочешь провести остаток жизни, выслушивая, как папаша говорит, что у тебя получаются хреновые швы, или наблюдая за обжигом плитки в какой-нибудь печке?
Я смотрю на него в ужасе.
– Я так и думал. – С минуту Зак пристально рассматривает меня, затем закатывает глаза. – Слушай, приятель. Я понимаю. Разные варианты "а если" грохочут вот здесь. – Он постукивает пальцем по своему виску. – Ты неправильно смотришь на ситуацию. Не гадай, а что бы было, если. Скажи: "Хорошо, урок усвоен, я быстро пьянею, поэтому в следующий раз не сяду за руль после пары бутылок пива". Дело закрыто. Я голоден. Ты есть хочешь?
Я даже слышать это слово не могу без позыва к рвоте.
– Мам! – кричит Зак в сторону лестницы. – Можно мне сэндвич или еще что-нибудь?
Услышав скрип, донесшийся с потолка, паникую. Господи, мне пиво спрятать или как? Зак по-прежнему держит свое в руке и, похоже, даже не волнуется, когда его мать, одетая в домашний халат, появляется у подножия лестницы.
– Привет, Йен. Вы хотите спагетти с фрикадельками, мальчики? Я могу разогреть.
Глянув на меня, Зак пожимает плечами и говорит:
– Да, сойдет.
– Как тренировка прошла? Вы повеселились, ребята?
Зак выглядит раздраженно.
– Мам, еда?
– Точно, скоро все будет. – Она поспешно удаляется на кухню.
Он закатывает глаза, после чего допивает пиво. Открывается дверца холодильника. Потом пищит микроволновка. Звуки такие нормальные. Успокаивающие. Я убиваю остаток ночи, заливая пивом кислоту, бурлящую у меня в животе, в то время как Зак уплетает тарелку пасты. Я не останавливаюсь до тех пор, пока не перестаю чувствовать.
Уже за полночь Зак вытаскивает меня из своей машины, едва ли не несет к двери и бросает на диван в нашей гостиной. Я засыпаю в ту же секунду, как только за ним закрывается дверь. Мне снятся сны о мальчиках на велосипедах, стариках, выгуливающих собак, и девушках с ясными глазами.
***
Яркий свет пронизывает мою голову словно лазер. Я испускаю стон.
– Поднимайся, Йен.
Черт, нет. Подняться – значит, двигаться, а я не могу этого сделать. На мне припаркован грузовик. Язык ощущается так, будто я провел ночь, облизывая каждую почтовую марку, отпечатанную за всю историю человечества. А еще, не уверен, но, похоже, что строительная команда долбит отбойным молотком основание моего мозга.
– Йен! Йен, что, черт возьми, с тобой такое! Вставай. Ты уже опаздываешь.
Опаздываю. Опаздываю куда? Что бы то ни было, там не будут возражать, если я останусь здесь и умру.
– Йен, проклятье, встань с дивана. Сейчас же.
Диван? Он движется, пока я пытаюсь вспомнить, почему сплю внизу. А может, это тектонические плиты столкнулись. Голова кружится, в животе на протяжении секунды все вибрирует, совершает оборот на 360 градусов и приземляется где-то в районе пищевода. Поверьте, вкус почтовых марок в десять раз лучше того, который я ощущаю сейчас. Медленно поднимаюсь на ноги, осиливаю восхождение на двадцать ступенек до ванной и стараюсь не потерять свою селезенку по пути вместе с каждой порцией пищи, съеденной мной за последние два или три года жизни.
– Боже, Йен, у тебя похмелье? Поверить не могу!
Ох, дерьмо. Я узник своего собственного тела, а папа еще и по прутьям моей клетки стучит. Черт, он, скорее всего, выходной возьмет, сделает из этого праздник. Отрываю себя от пола, падаю в ванну, все еще одетый, и смываю остатки рвоты, прилипшие ко мне в разных местах. Пятнадцать минут спустя, после того, как умудряюсь выбраться из своих мокрых вещей, я в вертикальном положении – нелегкий трюк, но головная боль ничуть не ослабевает. Обернув полотенце вокруг талии, с радостью обнаруживаю, что ванная пуста. В моей комнате тоже пусто, хотя на столике около кровати стоят чашка горячего черного кофе и пузырек обезболивающего.
Я проглатываю две таблетки, пью кофе и читаю короткую молитву в благодарность за то, что ни одно, ни другое не возвращается обратно тем же путем. Нахожу джинсы, ухитряюсь натянуть их, не потеряв сознание. Отрывистый кашель заставляет меня вздрогнуть. Папа сидит за моим столом, наблюдает.
